Фото: slog-germany.de
01.11.22 Москва — Каменск Шахтинский
Сегодня первое ноября. Я убрал в шкаф твидовый пиджак, манжеты и запонки, надел косоворотку и военную куртку, которую мне дал погонять Петров. Она наверняка не раз грела его в бою. Такси до Казанского Вокзала подошло сразу же. «Кепка!», сказал водитель. Я в спешке сел на оставленную им на сидении кепку. Это был кавказец под пятьдесят. «Мобилизованный?», спросил он. «Нет, в те края еду, но по другим делам.» «Я в первый раз везу мобилизованного. Все больше по дачам, тех, кто за городом скрывается от повесток. У них у всех в Подмосковье есть дома.» И вдруг завыл: «Кто так воюет? У меня брат сам пошёл в военкомат. Азаматом зовут. Не стал дожидаться повестки. Его контузило, до конца контракта уже месяц оставался. Теперь носовые кровотечения не перестают. Дома лежит лечится, а у него четверо детей. А другого брата убили. Единственный сын у матери. Она высохла, побелела вся. Вот, смотри!», левой рукой крутя баранку, он начал правой листать фотографии на телефоне. На той, которую он мне хотел показать, были изображены пятеро солдат на бронетранспортере. Лица их были закрыты. «Смотри, какой автомат, какая модель!» «Двенадцатый?» «Какой двенадцатый? Нет современного оружия!» «Согласен, в Москве я не смог найти для себя каску и броник.» «Да броник никакой не поможет, если осколок стену пробивает. Там, брат говорил, гранаты свистят, как птицы, а ты такой усталый, что спишь.» «Райские птицы», сказал я. «Что?» «Ваша же вера учит, о том, что кроме рая с обилием воды и нежными девственницами есть и другой рай, под сенью сабель. Но и к пенью райских птиц привыкаешь», ответил я. «Привыкаешь. Наоборот, когда тишина, тогда беспокоишься — сейчас обстрел начнётся. В покое и есть наибольшее беспокойство.» Мы помолчали. «А что думаешь, когда Путин умрет, так и будем с ними воевать, как Израиль с Палестиной?», спросил он меня. «Думаю до того закончим.» «Я служил у них в Ровенской области. Уже тогда они, при советской власти, здоровые мужики подкарауливали русских солдат и избивали. Не так надо было делать, ещё когда Майдан был — вывести спецназ окружить и расстрелять этих чертей. А так — долго воюем, сколько пацанов гибнет! У меня сослуживец оттуда, после Крыма я звоню ему, говорю: если случится война, то мы, надеюсь, не будем друг в друга стрелять! Лучше пойдём в ресторан и будем друг-друга угощать!» Тут перед нами засверкали огни площади Трех Вокзалов. Мотор остановился и я начал отсчитывать купюры. «Нет, не возьму, убирай деньги, не возьму с тебя. Удачи тебе, боец!»
Мы только проехали пару титанических факелов, сжигают неиспользованный газ, дабы он своим напором не прорыл трубы. Дальше замелькали балки, овраги, чёрные полупрозрачные рощицы. Поезд в дороге уже четвёртый час. Весь вагон кроме меня спит, а я должен закончит записи. Будет день — будет новый материал.
02.11.22 Каменск Шахтинский — Луганск
«Чего Вы такой усталый? Сразу видно, что Вы иностранец, не при делах здесь, ходите потерянно, ворон считаете. Пойдёмте! Я из тех, кто телефоном не пользуется.» Ко мне обращался весьма крепко сбитый невысокий незнакомец. Наружностью из окружения он не выделялся. В здешних местах все такие. Минуту назад я сошёл с поезда на залитую Солнцем платформу станции Шахтинская без малейшего понятия, как мне далее добираться до Луганска. Друзья моих друзей из Казачьего Корпуса должны были забрать меня и проводить через все блокпосты и кордоны, Но обещанного телефонного номера проводника мне так и не сообщили. «Ну, пойдёмте к машине! Чего это вы в униформе? Уже на войне?» В повадках незнакомца было что-то от добродушия крупного породистого хищника.
Мы подошли к запаркованному по ту сторону путей черному внедорожнику. «Первый раз на Донбассе? Ах, да, не первый, Вы были же в Авдеевке. Мы читали Ваши рассказы, стихи, статьи. Запрещенного к провозу с собою нет? Бросайте рюкзак в багажник!» На рамке под номерным знаком автомобиля была отпечатана надпись «Институт корректировки судьбы». Место рядом с водителя было занято, я сел сзади. На сидении рядом со мною пестрой змеей извивалась нагайка.
Автомобиль пошёл петлять по проселкам среди рощиц и холмов, продёрнутых березовой позолотой. Сложно писать пейзажи по памяти. Любое движение времени покрывает виденное густой поволокой. Помню, как воздух был влажным, слегка отдавал гарью и из этой влажности, как из-под слоя означенной выше поволоки выпирали то кривая изгородь, то профиль серой пятиэтажки, стёкла которой в произвольном порядке были тонированы серебристой пленкой, то золотой, как голова крестьянского ребёнка, купол церкви на пригорке. Надписи на заборах вдоль дороги не несут следов самовыражения писавшего, как то бывает в городе, ещё менее в них от политического высказывания. «ЖИВАЯ РЫБА», «СВЕЖИЕ ЯЙЦА», «ШИНОМОНТАЖ» — неяркие отметы укоренённого в благодатных черноземах существования. Так же приглушенно и неспешно текла беседа моего проводника и сидевшего с ним рядом незнакомого мне попутчика. Почему течёт форсунка, как отрегулировать карбюратор, да про ремонт в пристройке дома попутчика. Касаться политики собеседники чурались, да и незачем это им было. Блеснула мягкими излучинами своими река Северский Донец, а за ней и бывшая граница. То и дело мы обгоняли колонны военной техники. На некоторых танках была нанесена фигура тактической разметки, не виданная мною ранее: поставленный на вершину треугольник со вписанным кругом, как перевёрнутый знак «Даров Смерти» из Гарри Поттера. Впрочем на запад шла не только военная, но и строительная техника, грузовики с бетонными панелями, трубами и кирпичом. Инфраструктура Республик требует восстановления. Сразу после границы пропал мобильный интернет, отключённый в Республике военной комендатурой после сентябрьского отступления под Харьковом. «Иначе диверсанты могли бы осуществлять корректировку ракетных ударов при помощи передачи противнику координат геолокации», объяснял провожатый. «Так недавно был прилёт в Алчевск, накрыло гостиницу, где остановились солдаты.» «А Луганск обстреливают?» «Нет, тут тихо. Луганск это рай.»
Попадать сюда — как погружаться в затяжной сон о виденном в детстве южнорусском городе с приземистыми особняками, кривыми проулками, по которым гуляет аромат прелой листвы, и ты чуешь в нем ноту, свидетельствующую безошибочно, что листва — тополиная. Асфальтное покрытие может нежданно смениться плиткой времён эпохи модерн, где аспидам, в геометрическом порядке извиваясь, случается раскрутить три солнца, а лучащаяся ограда присела не тротуар, как на офорте Альфреда Мухи. Местная радиоточка транслирует не подростковое мяуканье, как у вас, а музыку пристойную для слуха старика и ребёнка. Порою посреди городского пустыря открывается заболоченный резервуар некогда прекрасного фонтана — гигантский след безвозвратно минувшей цивилизации. Как во сне сознание не утруждает себя преданию предметам глубины и объёма, довольствуясь условной кулисой, так и в прифронтовом городе пустотность некоторых строений очевидна. Ни она ли придаёт нам здесь странную легкость, фигурам горожан, их манере двигаться — оттенок неуверенности. Город это или только воспоминание о городе?
«Жильё Вам будет найти не просто», говорит мой провожатый, «К нам едут не только беженцы из Харьковской Области, но и сотрудники различных ведомств, строители.» Действительно, в гостиницах, куда бы мы не заезжали, все номера были заняты. Я принялся звонить по частным объявлениям и с десятого звонка нашёл недешёвую, но чистую и очень тёплую квартиру. Жара в русских домах — африканская. В горшок с искусственной пальмой хозяевами поверх грунта насыпаны монеты. Воду из-под крана пить в Луганске не рекомендуется. Питьевую воду горожане носят домой в шестилитровых канистрах.
Пока я заселялся, знакомая моя, поэтесса Елена Заславская прислала приглашение на заседание философского общества, посвящённое традиционной музыке Пакистана в здании республиканской библиотеки. Как окрашивается благородный запах старой книги дымящимся порошком из раковин оперкулума, мускатом или выброшенным некогда на побережье Каранатаки серым слитком амбры? Луганск встречал меня не прифронтовой грязью, а кружением экстатической суфийской фрезы, столь очаровавшей некогда в Египте итальянского футуриста, плеском ориентальной краски:
«Возьми слезу мою, брось ее в океан»,
пел Гафиз,
И наблюдай, как соль на ранах
этой земли и людей начинает растворяться.»
Когда закончилась лекция и музыка смолкла, мы пили вместе масала-чай от которого и захмелели, как иные хмелеют от водки.
